Социальная история советского общества в 60-80-х гг

Скачать реферат: Социальная история советского общества в 60-80-х гг

План реферата

1. Введение

2. Из жизни советского общества в 60—80-е гг.

3. Из жизни советской номенклатуры 60—80-х гг.

4. Сельское хозяйство СССР в 60—80-х гг.

5. Заключение

6. Использованная литература

1. Введение

Страна неумолимо двигалась к кризисной черте, хотя в то время, пожалуй, никто еще не предвидел ни глубины, ни драматизма грядущего кризиса. Угадывались лишь отдельные симптомы экономического и социального неблагополучия. В середине 70-х гг. советская экономика окончательно утратила некогда присущий ей динамизм.

Правда, уже и в 1971—1975 гг. прирост производительности общественного труда, согласно официальным данным, составил только 25 % по сравнению с 39 % за предыдущее пятилетие. В течение 1976—1980 гг. прирост этого важнейшего показателя сократился до 17 %, в следующую пятилетку - до 16 %. И эти цифры нельзя считать до конца достоверными.* * История Отечества: люди, идеи, решения. Очерки истории советского государства. М., 1991. С. 352.

В конце 70—начале 80-х гг. существенно снизились темпы роста промышленного производства, не увеличивались объемы производства продуктов сельского хозяйства, ухудшилась работа железнодорожного транспорта, многие строительные министерства не выполняли план по вводу объектов.

С трибуны партийных съездов раздавались призывы к «экономной экономике», «эффективности и качеству», переходу на рельсы интенсификации и т. п. Хозяйственная и управленческая практика по-прежнему шла по пути использования экстенсивных факторов экономического роста. То и дело возникали почти парадоксальные ситуации, как, например, в случае обеспечения промышленности трудовыми ресурсами. По всем демографическим показателям прирост трудовых ресурсов в 70-е гг. был вполне благоприятным, но многочисленные объявления, начинающиеся со слов «требуются», поставили вопрос о дефиците рабочих рук.

Главным образом дефицит коснулся рабочих мест, связанных с малопривлекательными условиями труда и низкой оплатой. Чтобы стимулировать заполнение непрестижных вакансий, руководство приняло решение о повышении заработной платы на этих участках и дополнительном привлечении иногородней рабочей силы. Так что проблема «лимитчиков», превратившаяся со временем в бич крупных городов, своим рождением обязана управленческим новациям 70-х гг. Заявления о необходимости и сокращении зоны неквалифицированного труда оставались большей частью лишь словами.

Экономическая эффективность измерялась не бесстрастными расчетами, а рапортами о ходе выполнения очередной сверхпрограммы. В их числе - строительство БАМа, освоение Западной Сибири, Продовольственная программа и, наконец, проект переброски вод северных рек - верх бюрократического абсурда. Огромные финансовые затраты, которые шли на подготовку и выполнение сверхпрограмм, официальной пропагандой рекламировались как свидетельство экономической мощи.

Помимо дальнейшего использования экстенсивных факторов, экономический прирост в 70-е гг. обеспечивался и за счет выгодных внешнеторговых операций. В ситуации резкого подъема мировых цен на нефть СССР, сделавший ставку на экспорт нефти и нефтепродуктов, получил, по некоторым оценкам, 170—180 млрд инвалютных рублей прибыли. Финансовая подпитка за счет нефтедолларов позволяла смягчать социальную напряженность, на какое-то время стабилизировать экономическую ситуацию в стране. Однако использованные в основном на «проедание» нефтедоллары не решили ни проблем технического переоснащения производства, ни вопросов подъема жизненного уровня основной массы населения.

Рост заработной платы на непрестижных рабочих местах сопровождался фактическим замораживанием уровня оплаты наиболее квалифицированного труда. Подобная уравниловка подавалась как проявление «заботы о человеке». Тогда же «по просьбе трудящихся» началось периодическое повышение розничных цен.

Анализ официальных документов и свидетельства специалистов убеждают, что в те годы на высшем уровне вообще не было принято ни одного сколько-нибудь конструктивного долгосрочного решения, способного кардинально изменить и прогнозировать экономическую ситуацию. Г. Арбатов, принимавший участие в подготовке многих важных партийных документов, вспоминает, как проходили в 70-е гг. заседания Политбюро и Пленумов ЦК, на которых обсуждались планы и бюджет на текущий год: «Не помню, чтобы там поднимались самые важные, коренные вопросы хозяйствования. В основном речь шла о довольно мелких межведомственных претензиях и, главное, о платежном балансе, т. е. о том, чтобы план товарооборота соответствовал денежным доходам. Если же здесь что-то не сходилось на несколько миллиардов, предлагалось повысить цены на какие-то виды товаров, чтобы сбалансировать план и бюджет».* * История Отечества. С. 354.

2. Из жизни советского общества в 60—80-х гг.

Курс на подъем материального достатка (сам по себе совершенно необходимый) изначально был основан на неверных, односторонних с точки зрения социального прогресса и социалистического гуманизма принципах, сводящих проблему удовлетворения потребностей людей до уровня тривиальной благотворительности.

В обществе упал «спрос» на новаторов, людей инициативных и творчески мыслящих. Тенденция к уравниловке породила «культ посредственности». Нарушение принципов социальной справедливости, уменьшение дифференциации в оплате труда разной эффективности и качества, установление различного рода «потолков» в вопросах материального стимулирования работников поставили их в такие условия, в которых работать производительно и качественно становилось подчас просто невыгодно. Оплата труда ориентировалась не на рост его производительности, а на установленный в централизованном порядке фонд заработной платы, которым, к тому же, предприятие не вправе было распорядиться по своему усмотрению.

Рост интенсивности труда не получал должной компенсации: рабочему становилось выгоднее работать по «средней», скрывать свои профессиональные «секреты». А вместе с тем менялось и отношение рабочего человека к труду.

В редакцию одной из газет пришло письмо, в котором рабочий рассказывал, как ему и его сменщику снизили расценки. Тогда они, чтобы не потерять в заработке, «погнали» количество. Расценки были снижены вновь - и снова они прибавили в количестве. «На вид они (то есть детали) нормальные, - признавался автор письма, - все размеры в порядке, так делали, что ни один инженер не подкопается... Знали, что в машине, под нагрузкой они полопаются. Но помалкивали. Пусть начальство думает насчет расценок, а мы люди маленькие».* * История Отечества: люди, идеи, решения. Очерки истории Советского государства. М., 1991. С. 345.

Так уравниловка формировала психологию безответственности, психологию «маленького человека», который ничего не хочет изменить, поскольку от него «ничего не зависит». Психология «маленького человека» рождала общественную пассивность. Не устояли и вековые традиции. «Что случилось с исконной привязанностью крестьянина к земле?», «В чем корни пассивности земледельца?», «Откуда появилось пренебрежение хлебороба к пашне?» - эти вопросы становятся ведущими в «деревенской» теме 70-х гг.

Не стало работы «за страх», но и работа «за совесть» порой воспринималась как непонятный атавизм. Сами понятия «долг», «честь», «совесть» в 70-е гг. подвергались серьезной девальвации, что не могло не отразиться на отношении к ним самых различных общественных групп. «Откуда, например, появилось в людях пренебрежение к общественному достоянию, спрятанное за отговоркой «государство у нас богатое, не обеднеет», - спрашивал бригадир строителей М. Кузнецов. - Отлично помню, лет 20 назад на стройках считали каждый кирпичик, каждый килограмм металла. Мы сами были прижимистее, и с нас по большому счету спрашивали за непорядок.

«Сгребай в яму!» - таким заданием оскорбились бы. Как это - своей рукой корежить и крошить народное добро! Нынешний механизатор возмущаться бессовестным распоряжением не станет. Что стало с честью рабочего человека?»* * История Отечества. С. 346.

Будинас. К аналогичному выводу пришел в свое время и Н. И. Травкин, работавший в 70-е гг. бригадиром строителей передвижной механизированной колонны. Ему принадлежит мысль о том, что даже такая, казалось бы, универсальная форма сочетания общественных и личных интересов, как бригадный подряд, если он не организован как система сквозной заинтересованности в конечном результате работы, несет в себе моральные издержки, например развитие группового эгоизма.

Групповой эгоизм опасен тем, что он под прикрытием защиты «интереса коллектива» всегда противопоставляет «середняка» энтузиасту, новатору, в то время как энтузиаст по сути своей - всегда носитель общественного интереса, общего блага. В условиях группового эгоизма процветает психология «тихой середины»: «В цехе иные «старички» молодых учат: «всех денег не заработаешь», «работа не волк, в лес не убежит», «тебе что - больше всех надо?», и многие привыкают постепенно к мысли, что тихонькая середина - самое выгодное место». «Какой бригадир хорош для рабочего? - рассуждал Н. И. Травкин. - Тот, кто сумеет в конце месяца удачнее закрыть наряды, выбить побольше заработок? Кто понахрапистее, тот и кусок пожирнее отломит при существующих порядках... Групповой интерес... встает поперек интереса коллектива и общества».* * Там же, с. 347.

Сложившаяся система экономических отношений не только способствовала развитию психологии «маленького человека», группового эгоизма, общественной апатии и пассивности, но и активно формировала новый общественный слой, появление которого в советской действительности было в известном смысле «неожиданным». Этот слой представляли деятели «теневой» экономики. Постепенно сформировалась и новая общественная «элита» - результат сращивания высокопоставленной «номенклатуры» с крупным «теневым» бизнесом.

Ситуация, когда «урвать у государства» считалось не только не зазорным, но и как бы само собой разумеющимся, а люди, проповедующие такой способ существования, относились к категории «умеющих жить», - работала на закрепление совершенно особого распределительного механизма, в главных своих чертах очень напоминающего еще допетровскую систему «кормлений».

Принятие многочисленных решений по борьбе со служебными злоупотреблениями успеха не приносило: коррупция начала разъедать отдельные звенья партийно-хозяйственного аппарата сверху донизу. С высоких трибун произносились высокие слова о долге, чести и совести коммуниста, и произносились они зачастую людьми, имевшими весьма «своеобразное» представление об этих понятиях. Мораль «для себя» и мораль «для других» определяла нормы жизни значительной части руководителей. И не только их. Размывание нравственных критериев, по которым организуется жизнь общества, - это одна из реалий 70-х гг., глубину и разрушительную силу которой мы только сейчас начинаем осознавать. Шел процесс, который можно определить как «дегуманизация общественной жизни», особенно опасная тем, что эта дегуманизация стала делом привычным, повседневным, обыденным.

Ситуация осложнялась тем, что к 70-м гг. ослабло действие компенсирующих механизмов, которые влияют на поведение человека, независимо от внешних условий его жизни: старые утратили свое значение, новые созданы не были. Роль компенсирующего механизма долгое время выполняла вера, которая нередко вставала и над убеждением, и над реальной жизнью. Вера в идеал, в будущее, в авторитет. Идеал оказался «размытым». Будущее было заменено настоящим. В массовом сознании 70-х гг. не было такого общепризнанного авторитета, в который можно было бы верить, - ни личного, ни безличного. Авторитет партии упал до критической отметки.

Аналогичную девальвацию претерпел и авторитет руководителей: представители высшего эшелона руководства, за редким исключением (Ю. В. Андропов, А. Н. Косыгин), в народе были просто непопулярны.

Вследствие этих процессов усиливалось расслоение общества на разного рода элитарные группы. Элитарное мышление сдерживало процессы общественной консолидации, что составляло также одно из условий функционирования административно-командной системы.

Там, где власть административной системы выдавалась за социалистическую демократию, распределительная уравниловка - за социальную справедливость, а серая литература - за венец художественной мысли, сама деятельность приобретала черты имитации. Многие привычные действия людей стали не работой, а именно имитацией ее. «Подобная «антиработа», - писала в те годы «Литературная газета», - наносит огромный ущерб

В 70-е гг. об «имитаторах» можно было говорить как об особом социальном типе, нашедшем место в самых различных сферах общественной жизнедеятельности.

В это же время в общественно-политический лексикон вошло новое понятие - «вещизм», а тема «люди и вещи» становится одной из ведущих в газетно-журнальной публицистике. «Литературная газета» открыла дискуссию, в которой принял участие широкий круг специалистов и читателей. Практически все участники обсуждения отнесли так называемый «вещизм» к весьма опасным социальным «болезням» тогдашнего общества, ведущим к разрушению человеческой личности, крушению нравственных ценностей и идеалов социализма.

«Я не знаю ни одной такой идеи, чтобы стал биться головой о стенку, бороться», - это признание, сделанное героем документальной ленты «Легко ли быть молодым?», - закономерное следствие деформации идеала, изменения представлений о смысле жизни.

3. Из жизни советской номенклатуры 60—80-х гг.

70-е годы оказались золотым веком номенклатуры. Такого счастливого времени, какое было при Брежневе, правящий класс еще никогда не знал. Вместе со спокойствием и уверенностью, которых он был лишен и во времена Сталина и, правда, в меньшей степени, в хрущевское «славное десятилетие», он обрел устойчивость, а следовательно, и самоуважение.

Всевозможными привилегиями создавался необычайно высокий уровень жизни. Это касалось всего: условий работы и отдыха, снабжения, приобретения жилищ, получения образования, возможности воздействовать на судьбы людей.

Все это вместе взятое усиливало характерные для бюрократии черты: зависть, жадность, вседозволенность и пренебрежение к закону. Одновременно росла ненависть к тем, кто могли бы нарушить устойчивый, благополучный строй жизни: к диссидентам, к враждебным «голосам» из зарубежья, к фрондирующим писателям и артистам, просто к жалобщикам, «качающим» какие бы то ни было права, и уж, конечно, к евреям.

Все это отличало чиновничество 60—80-х гг. от бюрократов 20—30-х гг.! Кроме того, во-первых, изменилось социальное происхождение высшей номенклатуры. Ее в подавляющем большинстве представляли люди, родившиеся в семьях бедного крестьянства и неквалифицированных рабочих и служащих, из деревень и сел или городов, не являвшихся областными центрами. Как государственные деятели они формировались во время массовых репрессий, в период бурных социальных изменений. Миграция из села в город создала промежуточный тип личности - полусельский-полугородской. Номенклатура поглощала тех из них, кто были восприимчивы к ней, к ее методам, к давлению, к приказу, к единомыслию.

Во-вторых, изменился образовательный уровень кадров. В номенклатуре 60—80-х гг. доминировали люди с техническим, военным и сельскохозяйственным образованием. Многие из них получали также партийное (комсомольское) образование. Высшее образование было престижным. В условиях коррумпированности оно нередко подменялось властным присвоением «квалификации».

Следует отметить важную особенность: среди высшей номенклатуры почти полностью отсутствовали юристы.

Между тем в современной практике высокоразвитых стран их число в законодательных органах достигает 20—30 % состава.

В-третьих, существовала определенная последовательность продвижения по номенклатурной лестнице. Членом ЦК чиновник становился, только пройдя через депутатство в Верховном Совете СССР, как правило, в течение нескольких созывов. Верховный Совет был фильтрующим, «предбанным» для всех, стремившихся попасть в члены ЦК партии. Здесь партия проверяла «свои» кадры на их умение и навыки обращения с властью, на их преданность режиму.

Со временем номенклатура стала воспроизводить саму себя, отбирая в число олигархов людей с необходимыми качествами и щедро их вознаграждая. В итоге она состояла из взаимоподдерживаемых групп, объединявшихся или конфликтовавших. Номенклатурную иерархию можно сравнить с вассально-сюзеренной системой, типичной для феодального общества. Каждый номенклатурный работник имел своих подданных, в то же время являясь вассалом вышестоящего руководителя. Больше всего подданных было у генерального секретаря - у него не было сюзерена, однако он не мог не учитывать желаний своих вассалов.* * Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал. М., 1997. Т. 2. С. 424—425.

В то же время органы управления и распределения были дуалистичны: руководящие органы находились в иерархии партаппарата, а исполнительные органы - в сфере действия госаппарата. И для тех, и для других конституция СССР оставалась пустой формальностью, а воля аппарата - абсолютной силой. В результате существовал режим, при котором управлял не народ и даже не государство, а партия. Именно она монопольно планировала, контролировала, распределяла, одним словом, управляла.

Соло, разумеется, принадлежало Политбюро, возглавлявшему пирамиду власти, которой неукоснительно подчинялись номенклатура ЦК КПСС, номенклатуры ЦК республиканских компартий, номенклатуры областных и районных комитетов.

Нормой было разделение труда. Если госаппарат (министерства, Советы и т. п.) действовал в отраслевом или территориальном масштабе, то «партийная власть», будучи всеобъемлющей и универсальной, подчиняла себе все сферы жизни общества, всю страну. Генерируя руководящую волю, КПСС через номенклатуру всех уровней доносила ее до каждой клеточки государственного и общественного механизма. Именно этим в решающей мере объяснялись единонаправленность, слаженность действий и устойчивость всей советской системы.

Номенклатура, в которую входили работники учреждений, промышленного производства, строительства, транспорта, сельского хозяйства, торговли, по численности превосходила партаппарат. В целом, по мнению ряда специалистов, советская элита насчитывала в 80-е гг. примерно 3,5—4 млн человек. И хотя эта прослойка не так уж мала, сила ее была намного значительнее удельного веса в составе населения, ибо она определялась причастностью к власти.* * Советское общество. Указ. соч. С. 423—424.

В те годы для советской элиты были выстроены новые дома по самым современным западным образцам: с плавательными бассейнами, саунами, подземными гаражами, закрытыми магазинами. Установленная в городах общесоюзная санитарная норма - 9 кв. м. на человека - не учитывалась, когда речь шла о высокопоставленном чиновнике, здесь важна была занимаемая должность. Жилье обрело социальную значимость и престижность. В крупных городах и, прежде всего, в столичных для высшей бюрократии выстраивались дома в изолированных от остальных граждан районах. Центры перепланировались, теперь здесь жило классово-однородное население.

Правда, допускались сюда иностранцы. Примером служит, конечно, Москва, где многие улицы и переулки были перестроены, многие дома снесены, а на их месте воздвигнуты другие, именуемые домами «высшей категории».

На реконструированном Новом Арбате был открыт ночной клуб для иностранцев. На Краснопресненской набережной для них же, представителей враждебного капиталистического мира, выстроили целый комплекс - настоящий СЕТТЛЕМЕНТ, лишь с одной поправкой: его жители не пользовались правом экстерриториальности, к тому же постоянно находились под бдительным оком КГБ. В одном блоке были размещены офисы представительств иностранных банков и компаний. В соседнем - квартиры и гостиница для иностранцев. Внутри комплекса - бары, рестораны, ночной клуб. Пускали туда только иностранцев или гостей, приглашаемых ими, правда, позволялось посещать комплекс и дорогим проституткам. Проституция в СССР была запрещена законом.

Здесь же власти шли на уступки не только для того, чтобы повеселить дорогих иностранных гостей, но и, если удастся, выудить у них полезную информацию. Советская элита ограниченно допускала иностранцев в свою среду.

Социальные барьеры укреплялись и в образовании. Еще в конце 50-х гг. в ряде столичных городов были созданы спецшколы, в которых обучение со второго класса велось на иностранных языках. Постепенно их сеть расширялась, в соответствии с ростом правящего класса и его потребностей. Процент детей рабочих в этих школах был крайне незначителен. Дети, общаясь между собой, постоянно чувствовали свою избранность, которая «по праву рождения» проникала в их плоть и кровь. Часто избранность закреплялась браком. Создавались своего рода династии.

Оказалось, что КПСС не против династий. На страницах советских газет то и дело помещали рассказы о рабочих династиях сталеваров, шахтеров, машинистов, иногда даже о династиях ученых. Государство призывало детей рабочих и колхозников «перенимать эстафету» у их дедов и отцов. Но не было случая, чтобы упоминали о династиях политических, тех, кто находились у кормила власти. Тем не менее общественность все знала о семействе Брежневых: сын был заместителем министра внешней торговли, дочь - замужем за заместителем министра внутренних дел, сестра жены Брежнева была женой министра внутренних дел.

Обнаружилась и особая форма ностальгии, присущая советскому правящему классу, - ностальгия по прошлому; начался поиск знатных предков. Рабоче-крестьянское происхождение сохранялось лишь для анкеты.

Стремление к всякого рода наслаждениям стало как бы образом советской жизни на ее высшем уровне: охота и рыбная ловля в специально отведенных угодьях; путешествия за границу, оплачиваемые, как правило, либо государством, либо иностранными фирмами, торгующими с СССР и приглашавшими нужных им для заключения контрактов людей; снабжение через сеть закрытых магазинов; возможность смотреть заграничные кинофильмы, недоступные широкой аудитории; привилегии в приобретении билетов в театры, в концертные залы...

У номенклатуры было остро развито социальное чутье. Те, кто принадлежали к ней, редко общались с рабочими или колхозниками даже у себя дома, а о загранице и говорить не приходится. «Пролетарский интернационализм» имел своеобразную окраску. Находясь за пределами СССР по служебным делам или с различными визитами, советские представители встречались, как правило, с людьми высокопоставленными; они-то и были их братьями и сестрами по классу. Побывавшая в США в декабре 1983 г. делегация комитета советских женщин во главе с заместителем председателя комитета Елисеевой была принята нью-йоркским и бостонским «высшим светом», жизнь американского рабочего класса гостей не занимала.

«Сладкую жизнь» вели номенклатурные работники и в союзных республиках, где чинопочитание ценилось еще больше, цепь зависимости от начальства была прочнее, а коррупция являлась обыденным фактом.

В определенном смысле, «стабильность» действительно стала нормой. Бессменно находились на своих постах Алиев в Азербайджане, Кунаев в Казахстане, Ниязов в Туркмении, Рашидов в Узбекистане, Усурбалиев в Киргизии, Шеварднадзе в Грузии, Щербицкий на Украине... Столь же постоянными и всесильными были руководители автономных республик, секретари обкомов, горкомов. То же самое можно сказать о многих министрах общесоюзного ранга и об их окружении, в котором нередко преобладали люди глубоко пенсионного возраста. Что уж говорить о партийном ареопаге, о возрасте и состоянии здоровья членов Политбюро 70—80-х гг...

К концу восемнадцатилетнего правления Л. И. Брежнева стагнация становилась очевидной. Партийные верхи все чаще стали думать о необходимости «подкрутить гайки», укрепить дисциплину и навести «порядок». Но сначала нужно было найти преемника сходившему со сцены и впавшему в маразм Брежневу.* * Советское общество. Указ. соч. С. 427—430.

4. Сельское хозяйство СССР в 60—80-х гг.

Мартовский Пленум ЦК КПСС 1965 г. аргументировал необходимость нового аграрного курса. В его основе - весьма реалистичная по тем временам оценка причин отставания сельского хозяйства, которые виделись в нарушении экономических законов развития социалистического хозяйства, волюнтаризме, в многочисленных (порой надуманных) перестройках, в администрировании и командовании колхозами и совхозами, недостаточной экономической поддержке сельского хозяйства, слабом развитии социальной сферы села, плохой работе по подъему культуры земледелия, серьезных просчетах в деятельности партийных, советских, земельных органов.

Вместе с тем, при всем реализме оценок, они не отличались теоретической глубиной. Рассматривая вопрос в рамках определенной идеологической парадигмы, сохраняя незыблемыми исходные теоретические положения прежней аграрной политики, тогдашнее руководство КПСС было убеждено в полноте проведенного анализа. При этом ряд причин отставания сельского хозяйства даже не рассматривался. В их числе - принципиально нерыночный характер советской аграрной экономики, отсутствие многообразия форм собственности и хозяйствования, эксплуатация деревни городом, наличие антикрестьянских черт в аграрной политике и ошибочных теоретических положений в ней и т. д.* * Наухацкий В. В. Сельское хозяйство СССР в 1965—1985 гг.: Причины кризисных явлений. Проблемы историографии //Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказский регион, серия «Общественные науки».

В течение нескольких десятилетий российская деревня подвергалась колоссальным разрушениям. В условиях экстенсивного развития промышленности она была источником людских и материальных ресурсов, которые перекачивались на нужды индустриального развития страны. Главной причиной низкой эффективности сельскохозяйственного производства в 60-е гг., его стагнации в 70-е гг. явились продолжавшееся ущемление экономических интересов крестьянства: отчуждение последнего от результатов труда, целенаправленная политика раскрестьянивания деревни.

Эта политика подкреплялась системой идеологических догм о нетоварном характере социалистической экономики, о подавляющем преимуществе крупных форм сельскохозяйственного производства над мелкими, государственных над частными; о преодолении противоречий между городом и деревней через установление общественной собственности на средства производства. Основными методами этой политики, ускорившими процесс раскрестьянивания деревни, были укрупнение и огосударствление сельскохозяйственной собственности. В 30-е гг. это выразилось в осуществлении коллективизации. Вторым шагом на этом пути было развернувшееся в 50-е гг. укрупнение колхозов и политика преобразования колхозов в совхозы, проводившаяся до середины 60-х гг.

В результате такой политики к концу 50-х гг. произошло резкое падение темпов производства сельскохозяйственной продукции. А валовое производство продукции сельского хозяйства за период с 1959 по 1965 гг. выросло всего на 15 %.* * Никитаева Е. Б. Российская деревня в 60-70-х гг.// Социально-политический журнал. 1996. N 6. С. 243—244.

К сожалению, эволюция партийных решений в данной области уже к концу 60-х гг. приняла отчетливо антирыночную направленность, предложения ученых-экономистов подвергались резкой критике и отвергались.

Начатый экономистами анализ реальных трудностей в развитии сельского хозяйства, направленный на выявление допустимой (с точки зрения господствовавшей тогда социалистической парадигмы) меры сочетания централизма и хозяйственной самостоятельности, плана и рынка, места товарно-денежных механизмов в регулировании аграрных отношений, был прерван. На долгие годы в анализе причин кризисных явлений в сельском хозяйстве возобладала антирыночная направленность исследований.

Восприятие трудностей в развитии сельского хозяйства носило специфический характер, обусловленный заданными сверху теоретическими и политическими установками. Через все партийные документы по проблемам сельского хозяйства настойчиво проводилась мысль о том, что аграрный курс, основы которого были заложены в марте 1965 г., приносит неоспоримые положительные результаты, а имеющиеся трудности в развитии сельского хозяйства непринципиальны, являются следствием отдельных недоработок, ошибок частного порядка или объективных причин (тяжелые природно-климатические условия и т. д.).* * Наухацкий В. В. Указ. соч. С. 62.

Новым этапом концентрации сельскохозяйственного производства и процесса «раскрестьянивания» явились с середины 70-х гг. межхозяйственная кооперация и аграрно-промышленная интеграция, которые в партийных документах были объявлены важнейшим направлением стирания классовых различий в советской деревне.

Количество колхозов до конца 70-х гг. сократилось за счет их укрупнения, а также за счет преобразования части колхозов в совхозы, объединения хозяйств в межхозяйственные предприятия и создания агропромышленных объединений (средства производства вошедших туда колхозов становились собственностью только государства).

В рамках общего сокращения сельского населения в результате миграции доля колхозников в агропромышленном комплексе составляла в 70-е гг. более 50 % всех работников АПК, а в его структуре они фактически выступали как наемные рабочие. На фоне роста числа работников в АПК стремительно сокращается доля колхозников. По существу, в рассматриваемые годы произошло свертывание колхозной формы собственности. Процесс монополизации государством собственности в сельском хозяйстве был в основном завершен.

Несмотря на увеличение капитальных вложений и поставок техники, не происходило укрепления материально- технической базы сельскохозяйственного производства, повышения его эффективности. Росло отчуждение крестьян от собственности, т. к. и техника, и денежные средства использовались в форме неделимых фондов, экономически никак не связанных с материальными интересами членов колхоза. Колхозы все более зависели от государственных капитальных вложений. Преобразование колхозов в совхозы, кампания по развитию межхозяйственной кооперации и аграрно-промышленной интеграции, являвшиеся очередными попытками укрупнения с целью повышения степени обобществления, лишь усилили процесс отчуждения.

Курс государства на все большую концентрацию сельскохозяйственного производства в 60—70-е гг. получил дальнейшее развитие в расселенческой политике. Но осуществляемая в эти годы политика концентрации сельского хозяйства населения в крупных населенных пунктах была вызвана к жизни не только теоретическими выкладками программных документов партии (т. е. причинами субъективного характера), но и объективными обстоятельствами, а именно - усилившейся с конца 50-х—начала 60-х гг. миграцией из села и трудностями, возникшими из-за нехватки трудовых ресурсов в сельском хозяйстве.

В РСФСР в разряд «неперспективных» попали 70—80 % сел и деревень, что привело к прекращению строительства в них новых и свертыванию имевшихся школ, небольших животноводческих ферм, магазинов, клубов, хлебопекарен, фельдшерских и акушерских пунктов, ликвидации автобусных маршрутов и остановок на малорентабельных направлениях, связывающих малые поселения с крупными. Это, в сущности, означало вытеснение людей из привычных мест жительства, что породило (вопреки прогнозам) интенсивную миграцию населения из мелких сел и деревень, особенно молодежи. При этом жители «неперспективных» поселений устремились, минуя «перспективные», в города. Таким образом политика сселения «неперспективных» поселений дала обратный результат.* * Никитаева Е. Б. Указ. соч. С. 245.

Особенно губительной такая политика оказалась для центрального района России (и для всего Нечерноземья) с характерной для него мелкой системой сельского расселения. Здесь в 60—70-е гг. преобладали населенные пункты с численностью населения до 500 человек.

Недостаточность средств, нежелание людей покидать родные места были причинами того, что сселение протекало крайне медленно. В Ярославской области, по схемам районных планировок, предусматривалось в течение 60-х гг. сократить число деревень почти на 6 тыс. Однако количество мелких сельских поселений уменьшилось лишь на 533 населенных пункта. Аналогичное положение складывалось и в других областях. Так, во Владимирской области пятилетний план (1976—1980 гг.) по переселению 5 500 дворов в благоустроенные поселки был выполнен только на 38 %. Несостоятельность политики ликвидации «неперспективных» сел и деревень становилась все очевидней.* * Там же, с. 246.

Нужно отметить, что политика ликвидации «неперспективных» сел и деревень не учитывала социально- психологических факторов. В условиях, когда сельские поселения отставали в социально-экономическом и культурно-бытовом отношениях от города, интенсивность оттока сельского населения из мест с менее благоприятными условиями обитания в более благоприятные в значительной степени регулировалась психологическими факторами, которые, наряду с другими, играли важную роль, а иногда и решающую, т. е. привычками, традициями, привязанностью к своему дому, селу, сложившемуся укладу жизни. Немалое значение имели родственные, соседские связи.* * Пошляков В. П., Гординский Я. П. Кто же их выдумал... «неперспективные» деревни?//Достижения науки и техники АПК. 1992. N 4. С. 41.

Серьезным провалом для сельского жилищного строительства явилась политика искусственной урбанизации, механического перенесения черт городской застройки на село, когда в сельской местности возводились многоэтажные дома без надворных построек (или удаленных на значительное расстояние).

Перенесение черт городской застройки на село, а также неоправданный перевод колхозов в статус совхозов, ограничение до середины 60-х гг. личных подсобных хозяйств, ликвидация «неперспективных» деревень, сселение семей на центральные усадьбы сельскохозяйственных предприятий привели разрушению семейно- усадебного уклада жизни. На мой взгляд, это является другой, может быть, главной стороной процесса «раскрестьянивания» деревни, поскольку традиционный, крестьянский семейно-усадебный уклад представляет собой наиболее устойчивую тенденцию и направление развития сельского быта, что и отличает жизнь сельскую от городской. В результате разрушались особенности и привычность сельского быта: связь с природными циклами, близость к земле, тесное совмещение с аграрным трудом и выращиванием животных, приусадебные семейные занятия, обособленность семейной жизни и крепость соседских связей, взаимопомощь родственников, передающиеся из поколения в поколение навыки и умения, духовные традиции и обычаи, устои самоуправления.

Следствием подобной аграрной политики стало усиление миграционных процессов в город, которые особенно остро (в силу высокой степени индустриализации) протекали в центральных областях России. Сильному оттоку населения способствовало отсутствие социально-экономических факторов сдерживания в виде реальной собственности, нехватка рабочих рук в промышленности в условиях экстенсивности ее развития, лучше социальные условия в городе.

С 1959-го по 1985 гг. численность сельского населения Нечерноземной зоны сократилась на 45 %. Особенно высокими были темпы сокращения численности населения в Калининской, Брянской, Смоленской областях.

Принудительное обобществление и огосударствление собственности в аграрной сфере, политика, направленная на раскрестьянивание деревни, в результате которой крестьянин престал быть хозяином на земле, привели сельское хозяйство страны к глубокому кризису.

4. Заключение

За 18 лет правления Брежнева ежегодный прирост национального дохода страны снизился с 9 % до 2,6 %, а промышленного производства - с 7,3 % до 2,8 %, резко сократилась и производительность труда в промышленности. В сельском хозяйстве она выражалась минусовой цифрой. Несмотря на огромные суммы, достигавшие, начиная с 1975 г., гигантской цифры - 27 % от всех капиталовложений, деревня продолжала деградировать. Земля не плодоносила из-за истощения почв, колхозники не желали работать из-за низкой компенсации труда.* * Народное хозяйство СССР в 1982 г. Статистический ежегодник. М., 1983. С. 342.

Чтобы поддерживать цены на продовольствие в государственных магазинах на невысоком уровне, государство постоянно прибегало к субсидиям. Население страны было вынуждено приспосабливаться к специфическим условиям системы, когда голод предотвращался производством продуктов на карликовых приусадебных участках колхозников, рабочих и служащих, в подсобных аграрных цехах на крупных промышленных предприятиях и ввозом продуктов из-за рубежа.

Через семь десятилетий после революции, после одиннадцати пятилеток, создания индустриальной базы, достижений в космосе, успехов в создании термоядерного оружия, строительства могучего военного океанского флота и т. д. и т. п., советская сверхдержава была отсталой страной, в которой добывающая и топливная промышленность преобладали над обрабатывающей и машиностроительной. В сферу добычи и производства сырья и топлива уходило 40 % всех фондов и рабочей силы страны. Производство конечного продукта снизилось между 1950 и 1980 гг. на 8 %. В век стремительного технического прогресса, который пришел даже в недавние колониальные страны, доля ручного, немеханизированного труда в советской промышленности достигла 40 %.

Сократился грузооборот транспорта, не хватало погрузочно-разгрузочных механизмов; транспорт страны находился в состоянии технического и организационного упадка.

За несколько месяцев до смерти Брежнева плачевное состояние экономики и причины стагнации были подвергнуты критике в газете «Правда», опубликовавшей статью академика В. А. Трапезникова, руководителя Института автоматики и процессов управления АН СССР. Ученый убедительно отверг приводимые в официальных документах причины падения национального дохода, такие как плохие климатические условия, исчерпание некоторых источников сырья и высокие затраты на освоение новых территорий. Он дал хотя и недостаточное, но более-менее правдоподобное объяснение несостоятельности жесткой системы централизованного планирования. Академик особо подчеркивал слабость материальных стимулов, подавление инициативы работников, что делало труд малоэффективным.* * Советское общество. Указ. соч. С. 432—433.

В документе, который в 1983 г., во времена Андропова, негласно распространялся среди интеллигенции в виде рукописи, подготовленной экономистами, резко критиковалось состояние социальных отношений в СССР и подчеркивалось «исчерпание возможностей централизованно-административного управления хозяйством».

Утверждалось, что действующая система производственных отношений все более превращается в тормоз их поступательного движения», перестройка хозяйства наталкивается на «скрытое сопротивление», «социальный механизм развития экономики... не обеспечивает удовлетворительных результатов...», механизм «настроен на зажим полезной экономической деятельности населения».* * Там же, с. 433.

Мысль экономистов, завуалированная социологической терминологией, все же достаточно ясна: система

 5. Использованная литература

1. История Отечества: люди, идеи, решения. Очерки истории советского государства. М., 1991.

2. Советское общество: возникновение, развитие, исторический финал. М., 1997. Т. 2.

3. Наухацкий В. В. Сельское хозяйство СССР в 1965—1985 гг.: Причины кризисных явлений. Проблемы историографии // Известия высших учебных заведений Северо-Кавказского региона. Общественные науки. 1997. N 2.

4. Никитаева Е. Б. Российская деревня в 60—70-х гг.// Социально-политический журнал. 1996. N 6.

5. Пошляков В. П., Гординский Я. П. Кто же их выдумал... «неперспективные» деревни?»//Достижения науки и техники АПК. 1992. N 4.

6. Народное хозяйство СССР в 1982 г. Статистический ежегодник. М., 1983.